«Рок-н-ролл мертв, а я еще нет»: Цой, Науменко, Кинчев и другие легенды питерского рок-клуба 90-х

Cреди тех, чьи имена впоследствии прогремят по всей стране, в Черноголовку приехали «ДДТ» во главе с Юрием Шевчуком.

Шевчук — коротко стриженный, в гимнастерке с тремя октябрятскими звездочками на кармане — всего за год с небольшим до этого перебрался в Ленинград из родной Уфы, откуда его «выдавили» «компетентные органы» за альбом «Периферия».

В Ленинграде Шевчук собрал группу, пригласив гитариста и скрипача Никиту Зайцева, барабанщика Игоря Доценко, басиста Вадима Курылева и гитариста Андрея Васильева. Летом 1987 года этот крепкий состав сильно выделялся на общефестивальном фоне.

«Взошел звездою русский рок!» — кто-то из зрителей оценил на стоявшей в фойе «доске гласности» выступление Шевчука его же цитатой; так оно и было. Юрий неустанно носился по сцене и буквально выбрасывал в зал и старые, и новые песни; в нем еще не было более поздней трибунности и радения за всех и каждого, но была красочная плакатность, были ярость, злость, боль, была едкая сатира и, простите, любовь.

Осенью в Подольск он приехал уже символом русского рока и проревел половину программы в полуработающие микрофоны на фоне искрящихся под проливным дождем проводов. Но это — немного другая история.

Майк — в миру Михаил — был человеком невероятного обаяния. В ноябре 1988-го группа «Зоопарк» ехала из Ленинграда в Москву для участия в том, что стали называть «Башлачевским мемориалом»; почти всю дорогу группа предавалась излишествам.

По приезде прославленный коллектив пришлось будить. Майк сотоварищи вывалились на абсолютно пустой перрон, а к вокзалу подошли уже в окружении московских красоток. Не понимаю, откуда они взялись там в 6 утра, но как минимум три из них обнимали Майка, и он при этом был пусть изрядно помят, но ни расхристан, ни разболтан.

Думаю, Майк первым развернул наши головы в правильном направлении, сумев сделать то, чего не смог никто. Он гуманизировал рок-н-ролл, сделав его соразмерным слушателю; он показал, что эта музыка, спетая по-русски, может быть одновременно яростной и нежной, бесстыдной и целомудренной — и при этом оставаться именно рок-н-роллом, не теряя мятежной сути.

Самородок из Череповца, поэтический гений, автор «Время колокольчиков», СашБаш сегодня здесь оказался неслучайно: он до конца недолгой своей жизни оставался членом ЛенРокКлуба, в который вступил в 1986-м.

Рокером ли он был? Безусловно, по духу; был ли бардом — нет, скорее его можно было назвать поющим автором — cantautore, как говорят итальянцы. Гитара, хрипловатый голос да связка колокольчиков-бубенцов на запястье плюс нога, постоянно отбивающая ритм. Из-за нее, этой самой ноги, нас выгнали летом 1987-го с квартирника СашБаша у станции метро «Аэропорт»: соседка снизу, над которой он топал по полу, вызвала милицию. Никого, к счастью, не забрали, но квартиру опечатали...

Впрочем, еще до того, во время перерыва между песнями, я попытался взять у Башлачева интервью. Один из моих вопросов касался того, что объединяет музыкантов в «рок-н-ролльное братство».

Башлачев хмыкнул: «О чем говорить? Какие выводы делать? Мы все — острова в океане, я, Кинчев, БГ... Ничего общего между нами нет».

Наверное, он был прав, но мне никогда не забыть того отчаяния, которое пронизывало рок-клуб на Рубинштейна, 13, когда его поминали. «Он был самым светлым из нас», — сказал со сцены БГ. Так, похоже, и было на самом деле.

Про Цоя и «Кино» мне рассказал в 1982 году хиппи Саша-художник, а через несколько дней от него я получил и кассету — желтый BASF на 60 минут с «45». Это был невероятный опыт: две гитары, драм-машина, виолончель, колокольчики — и голос отчаянно выпевавший: «Мои друзья всегда идут по жизни маршем, / И остановки только у пивных ларьков...»

Но задержку дыхания вызвала другая, — «Дерево», нежная история отношений человека и посаженного им черенка. Кто бы мог подумать, что из этого трепета выйдут «Группа крови» и «Черный альбом».

Когда он вышел на сцену «Башлачевского мемориала», как будто какой-то Моисей руками развел тогдашний рок-бомонд: слева — русский рок, «мы вместе», справа — цоевская блестящая отточенность и героические позы. Казалось, начиналась новая эпоха; жаль, что она вместе с Цоем закончилась.

Киномеханик-стихоплет, помогавший приятелям-рокерам, сочинявшим песни на его тексты, таскать колонки, превратился едва ли не в визуальный символ питерского рок-н-ролла: Гаркушу даже сегодня узнает каждый, кто видел его хотя бы раз.

Поначалу он стоял за сценой во время концертов друзей, и кто-то сказал:«Чего он дергается внизу, пусть на сцену идет со своими погремушками!» — и он вышел, и было здорово! А потом лидер «Аукцыона» Леонид Федоров предложил ему спеть песню «Деньги — это бумага», Олег не отказался — и пошло-поехало!

Прошло много лет, черные пиджаки с разноцветными и разнокалиберными значками, в которых Олег щеголял в кадре полузабытого фильма «Взломщик», сменили другие, но белые перчатки на руках, кажется, все те же, и удивительное выражение лица, проникновенно-нелепое, тоже на месте...

«Аукцыон» — все так же группа его жизни, и он в ней совершенно на месте, оттеняя интравертность Федорова, являя собой некую ему суетливо-клоунскую противоположность. Но под маской коверного скрывается острый ум, сардоническое отношение к реальности и детская восторженность перед всем новым.

Впрочем, все это не мешает, а скорее даже помогает Гаркуше писать стихи (вышло три сборника), петь собственные песни (четыре года назад вышел его сольный альбом «23») и даже возглавлять арт-центр «Гаркундель», где регулярно играют совершенно незнакомые публике группы и музыканты.

Сын балетмейстера и талантливой балерины, он после отъезда отца на Запад бросил школу и пошел в медучилище, которое не окончил. Внешний вид панков Панов «срисовал» с фото в l’Humanite.

А потом в квартиру Свина в Купчине пришел рок-н-ролл — в виде потертых чешских гитар, затем появились люди, и среди них Игорь Панкер Гудков, Виктор Цой и Алексей Рыбин, в будущем составившие «Кино».

«Автоматические удовлетворители», они же «АУ», были образованием, базировавшимся на личном обаянии Свина.

Раздолбай, пьяница, хулиган на сцене — и удивительно деликатный, честный в жизни. Большой ребенок с наивным взглядом, всегда готовый признать себя идиотом, он был умнее многих взрослых. Когда я думаю о Свине, я понимаю, что без таких, как он, мир становится беднее.

Рок-н-роллом Костя Панфилов (настоящая фамилия музыканта) занимался еще в столице, но от этого периода не осталось ничего, кроме названий групп. Говорят, что Кинчева благословил Майк Науменко, одобрив его песни.

После этого случилась запись альбома «Нервная ночь» с тогдашним лидером «Алисы» Святославом Алисой Задерием и половиной бит-квартета «Секрет».

Именно после нее Задерий пригласил Кинчева на позицию вокалиста в группу, названную его прозвищем. Я впервые увидел «Алису» на фестивале «Рок-панорама-87». Красный и черный цвета, макияж, властные позы, завораживающая пластика — Кинчев был непохож ни на что, виденное и слышанное до этого. Задерия в группе уже не было, это была команда Кинчева — слаженный музыкальный механизм, работавший как часы.

Кинчеву удалось многое — «Армия "Алисы"», первая структурированная фан-организация, первый 2LP-концертник («Шабаш», 1991)...

Удалась ему и смена внутренних векторов — электрическая «новая волна», полная самоиронии и фантасмагории, превратилась в кондовый хард-рок; анархистская вольница — в дисциплинированный монархизм, богоборчество — в истовое православие.

Автор антитоталитарного рок-гимна «Все это рок-н-ролл», некогда бродивший по осенним полям с Шевчуком и Бутусовым в видеоклипе «ДДТ», теперь поет песни совсем иного толка.

Борзыкин — неизвестная легенда ленинградского рока. Почему неизвестная? Потому что степень популярности его песен куда меньше, чем у песен большинства его соратников и современников; легенда же — ну, потому что яркий, харизматичный, умный, талантливый.

С природным даром трагического трибуна любить электронную «новую волну» и построить на ней все свое творчество... Это совсем уж необычный путь, но в перестройку работал на все сто процентов.

Еще бы: мрачная мелодичная электроника с глухим ритмом была идеальным подкладом для песен «Выйти из-под контроля» или «Твой папа — фашист», тем более что он исполнял их, нарушая правила.

В 1987-м в Подольске, на «русском Вудстоке», его сет был одним из лучших по отточенности и убедительности — из второго ряда, где сидели мы с друзьями, хотелось выпрыгнуть на сцену, чтобы оказаться рядом с таким замечательным чуваком, который не только поет о том, как надо — он, кажется, и знает, как надо...

Оказалось, что знает: позже, когда ленинградские власти попытались отменить рок-клубовский концерт на Зимнем стадионе, кто взял мегафон и повел за собой к Смольному людей, протестующих против отмены? Он, Миша Борзыкин. И концерт состоялся.

( * признан иноагентом)

В БГ всегда было много лукавства, но оно было и остается совершенно искренним. Он совершеннейший трикстер, а вовсе не философ и мудрец, каким его мнят нынче поклонники. Он первым нарушил границы, тогда еще реальные — и кому, как не ему, было это сделать, ведь у него всегда были замашки настоящей рок-звезды!

Возможно, он и хотел когда-то выглядеть как Дэвид Боуи, но оказавшись рядом с ним и прочими монстрами рока — Джеффом Линном, Лу Ридом, оставался самим собой.

Наверное, тут дело в умении ловить в искусно сконструированных песнях дух времени. И если его слова поначалу кажутся хаотически смешанными, запутанными или бессмысленными, то стоит вглядеться и понять: у БГ есть по паре строчек буквально для каждого, от естествоиспытателя до подводника, от машиниста до рэпера.

Так же и с песнями: почти каждая вторая из них апеллирует то к старому советскому наследию, то к кубинскому или ирландскому фольклору, однако это именно песни БГ, ни с чем не спутаешь: умение держать нос по ветру и выхватывать из потока именно то, что нужно сегодня, всегда его отличало от прочих.

Тишайший виолончелист ансамбля «Аквариум» абсолютно адекватен своему внешнему облику. Тот, кто читал его мемуары, заковыристо названные «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом», наверняка согласятся: это смиренное, полное самокритики и искреннее повествование о жизни известного питерского музыканта, сына известного океанографа и внука авиаконструктора.

Это он создал — уже после окончательного ухода из «Аквариума» — рок-клуб «Тамтам», который просуществовал всего пять лет, но именно отсюда вышли ныне культовые «Король и Шут», «Нож для Фрау Мюллер», «Маркшейдер Кунст».

«Везде был просто ад, а у нас был ад, защищенный границами определенного сообщества», — рассказывал Гаккель в одном из интервью. Уже в новом веке Сева открылся миру как талантливейший автор, сумев не просто уложить в песню название извергавшегося тогда исландского вулкана, но и вписать в исполнение регги «Эйяфьядлайекюдль» всех, кто составил славу ленинградского — петербуржского — рока: от Андрея Тропилло до Сергея Шнурова. Согласитесь, не всякому такое под силу.

«Нам просто повезло в какой-то момент», — сказал как-то Федоров, имея в виду, что одновременно с «Аукцыоном» начинало много групп, но мало кто удержался до наших дней. В федоровской невокальной картавости, в его буйных кудрях и уникальных непохожих мелодиях есть то, что делает «Аукцыон» единственным коллективом в своем роде.

Никто из русских групп, кроме них, не записывался с Марком Рибо и Джоном Медески— так и на Западе с ними мало много кто работал (ну, кроме Тома Уэйтса, Игги Попа и Роберта Планта, на секундочку).

«Прекрасное перестало интересовать людей, — сетовал Федоров. — Музыка перестала быть основополагающим культурным принципом». Но эти печальные сентенции, похоже, его самого не смущают: «Кто-то любит лежать на диване, я люблю заниматься музыкой. Без этого я жить не могу...»